Sound of my hood

Снова на пятьдесят девятом, обратно на девятнадцатом, всматриваешься в знакомые лица — ни одного!… Накатывают воспоминания, но не из детства и юности, скорее из снов, где гонишься за троллейбусом, оказываешься на пятачке аллеи имени Пушкина, магазина Весна, везде, где было упущено и восполнено, сны только хорошие, но без смысла и без повода, как и вся жизнь…
Перекопано. Светофоры там где их не должно быть, точнее не было каких-то двадцать-пятнадцать лет назад. Незачем было. Вечно пустые перекрестки теперь забиты в половину одиннадцатого машинами. Догоняешь троллейбус, как во сне, возможно там была явь, а тут сон, или наоборот уже не понятно. Пять остановок. Приятно было видеть Матвеевых, крестника, такие родные, изменившиеся, не виделись пять лет. Она пополнела, он постарел, Андрюха вымахал, годы берут свое. Маринка, крестная, такая же как и последние сотню лет, повзрослела, во взгляде много пережитого, она водолей, без слов понимаю её. Посмотрел на себя в зеркало, взъерошенный, в растянутой кофте, наглый, язвливый, тоже как сотню лет назад, за то и любят, соскучились по молодости…
Обновились в мозгу картинки, теперь все нормально, обещал быть не позже чем через три года, забрать крестного, если что, забрать крестных всех за тысячу километров, лишнее, на то и рассчитывал, когда давал клятву богу четырежды…
Приехал на остановку.
Метро. Задремал в мыслях, приехал в центр города. Дворами пять минут. В гостинице туалет, душ, в кровати чувствую себя королем, не меньше. Глаза слипаются, до завтра! (Еще бы заказать шампунь, но лень же…)

В принципе есть два варианта: выпить в 23:30, расслабиться, похмелиться, оппиться ледяной водицей, проснуться с больной головою, отправиться на работу, повторить, не останавливаться, до ночи с пятницы на субботу, или еще вариант: быть благопристойным мужем, в теплой кровати трезвым, одеяло и простынь утюжить после душа горячим телом. В номере где-то +30, комнатная температура близится к температуре тела, открываю окно наружу. Шум машин. Запах бензина. Городу нет никакого дела до того что я снова приехал. По Хитровке блуждает эхо, заплутавшее лет как триста, сегодня я, завтра другие. Падает тень. Пристально вглядываюсь в полукруглое здание, очки поправляя, показалось… Ко сну отходит воспитавший, родивший город, на часах уж почти двенадцать, отправляюсь ко сну тоже. Морок.

Я слышал у вас форма вновь преобладает над содержанием… Говорят упрямый. Приеду — проверю. Не люблю, когда деревья называют «зелеными насаждениями», они от этого вянут. Еду вкусить немного плесени в среднюю полосу России покрытый мхом, так вам кажется? Ваши железные лошади еще не остыли, попробуйте-ка на них по стерне верхом. Листаю книгу о поедании человечины, ловлю то и дело соседский испуганный взгляд. Это всего лишь том Бродского в суперобложке для неврастеников, не люблю когда по ночам храпят. Впрочем сам буду, позвякивая подстаканником, прерывая сон протяжным смачным зевком, облекая в форму новую содержание, об остальном потом.

Пропал человек! Вы наверно слышали? Весь город увешан ориентировками! Его теперь знают толпы прохожих, собаки, милиция, переживают наверное, может быть… Ушел под вечер в коричневой куртке, черной шапке, ботинках на толстой подошве, последний раз у метро его видели, у палатки с цветами, букет в урну с размаху был брошен. А после исчез, не перезвонил ни сестре, ни маме, ни жене с детьми, ни друзьям, ни на работу. Исчез. Пропал. Телефон выключен. Седьмого марта с пятницы на субботу.
Когда немного затихли события, объявления сорвал весенний ветер, говорят в аэропорту его заприметили, совпал по описаниям, или на вокзале узнали дети. Вот в общем и все…
Но самое интересное, что все, что рассказано не совпадает с тем, что он видел сам. Он ушел из себя, однажды, и его никто не видел уже два года, а теперь заметили, забеспокоились, конечно, поздно уже подключать спасателей, и наклеивать почем зря беспорядочно объявления «Пропал человек!», «Ищу тебя!».

А я тут,
понимаете,
жую гречишный мед,
меня с ним,
понимаете,
болячка не берет.

Еще в стакан
намешаны:
лимон,
имбирь,
вино.

Дадим отпор,
конечно,
мы!

В закрытое окно
стучится март
застенчиво
весеннею пургой,
и бессердечно
градусник
мне показал
плюс ноль.

Я хочу тебя этим летом на руках, чтоб по полю ромашек, чтоб рассветы и чтоб закаты, чтоб пока мы не стали старше и не стали опять суровы, я хочу тебя этим летом, я хочу тебя снова и снова.
Я хочу твоим в брызгах пены любоваться красивым телом, прикасаться, любить и снова, чтоб в закате прекрасно пела. Чтоб с тобою по лунной дорожке уходить за волшебным светом, засыпать, утыкаясь в гриву или в спину, чтоб стало это наконец-то уже привычным. Просыпаться от пения птичек, а не от будильника звона, не спешить, не бежать, чтоб любила, обнимала, чтоб быть влюбленным.
Я хочу по дорогам разным просто взять бы тебя за руку или всю тебя взять в охапку, сильно, нежно прижать до хруста. Так давай же устроим лето уже на мой день рождения, в брызгах пены читать сонеты и любить до умопомрачения.

Малыш, меньше атомов нынче нуклоны, адроны, кварки, но в моде только бозоны Хиггса. Если напиться можно и углубиться, но не стоит. У меня это — абсолютный ноль, на дне, можно тоже ниже, на уровни сумрака слои, но тоже не стоит. Разные определения одного и того же, откуда так чувствовать мир похоже можем? Родители разного поколения, изменение географии, разная жизнь, одинаковые страхи, радости и сомнения. Что это? Близость курчатовского излучения? Дальше, больше — единый эфир, слова, мысли одни разными определениями, одна волна иногда в разной фазе, но когда в одной — происходит необъяснимое… Я бы не взялся все выражать словами, что меж нами, но могу предложить повторить в реку одну дважды, трижды, по течению, против течения, пока хорошо, пока приходит спасение. И давай продолжать, моя радость, пока есть сейчас, есть место и время.